Знаменитые женщины
Айседора Дункан
(1877-1927)
У нее было не очень счастливое детство: отец, руководитель банка Джозеф Дункан, обанкротился и сбежал еще до ее рождения, оставив жену с четырьмя детьми на руках без средств к существованию. Впрочем, точно так же в свое время он, не испытывая видимых угрызений совести, бросил и первую жену с четырьми ребятишками. Он был старше матери Айседоры на целых тридцать лет…
Маленькая Айседора, которую пятилетней отдали в школу, чувствовала себя чужой среди благополучных одноклассниц. В тринадцать лет она бросила учебу и серьезно занялась музыкой и танцами, продолжив самообразование.
Ее первым большим успехом было выступление в шекспировской пьесе «Сон в летнюю ночь». Одетая в длинную узкую тунику из белого и золотого газа с прикрепленными на ней крылышками, Айседора изображала фею.
Вслед за первыми сценическими успехами пришла и первая влюбленность. Предметом чувства юной американки стал чикагский художник, поляк Иван Мироцкий, имевший довольно солидный возраст и, на первый взгляд, самые серьезные намерения. Когда брат Айседоры узнал о том, что они собрались пожениться, то быстренько навел справки и выяснил: у новоявленного жениха уже есть жена в Лондоне. Мать танцовщицы пришла в ужас и настояла на их разлуке…
Дункан вспоминала, как она выпрашивала деньги у богатых дам, в чьих салонах ей приходилось танцевать… В доме одной из них с девушкой случился голодный обморок, и ее милостиво угостили чашкой шоколада и поджаренным хлебом.
«Я стану когда-нибудь знаменитой, – объясняла Айседора обладательнице шести-десяти миллионов, – и для вас будет честью, что вы оценили американский талант». После долгих уговоров миллионерша вручила ей чек на… пятьдесят долларов, прибавив при этом: «Когда вы разживетесь, вы мне их вернете».
Известно, что Дункан ввела в сценический обиход танец босоножек. Оказывается, произошло это совершенно случайно. Вот что рассказывала ее подруга Мэри Дести:
«Уже тогда она любила глотнуть спиртного перед танцем. И вот бокал виски выскользнул у нее из рук и содержимое вылилось в сандалию… А тем временем беседа закончилась и заиграла музыка. Я схватила сандалии, швырнула их в угол и выпихнула Айседору на сцену босиком. Это был первый случай, когда Айседора танцевала босая, и сенсация была так велика – все превозносили красоту ее ног, – что она стала всегда танцевать босиком».
Что касается выпивки, то «босоножка» была к ней всегда неравнодушна. Известно, что Дункан выпивала бокал шампанского в антракте и непременно требовала, чтобы дирижер и менеджер пили вместе с ней.
…С тех пор как Айседора увидела на Всемирной выставке работы Родена, ее преследовало желание познакомиться с мастером. И однажды она появилась в мастерской скульптора и увезла его в свою студию, чтобы станцевать перед ним.
«Он пристально смотрел на меня сверкающими глазами из-под полуопущенных век, а затем с тем же выражением, которое было на его лице, когда он стоял перед своими работами, он подошел ко мне… Он начал мять все мое тело, словно оно было из глины. Из него излучался жар, опалявший и разжигавший меня…» (А. Дункан, «Моя жизнь»).
Отвергнув притязания скульптора, впоследствии Айседора очень «раскаивалась в этом ребяческом ложном понимании», которое лишило ее «случая отдать свою девственность самому великому Пану, могучему Родену».
Сделать это пришлось с венгерским актером Оскаром Бережи, названным в ее книге просто Ромео. Познав с танцовщицей все радости любви, он стал говорить об их женитьбе как о деле решенном и даже повел Айседору выбирать квартиру. На ее вопрос, чем она будет заниматься в Будапеште, ответил: «У тебя каждый вечер будет ложа, из которой ты станешь смотреть на мою игру, а затем ты научишься подавать мне все мои реплики и помогать мне при разучивании ролей». Поистине достойное занятие для той, что собралась своим искусством покорить весь мир!
Ромео в конце концов покинул свою Джульетту…
Но что значили все страдания по сравнению с тем триумфом, что ждал ее в Европе?
«Я взяла Берлин штурмом, – признавалась Дункан. – После того как я танцевала
свыше двух часов, публика отказалась покинуть оперный театр, требуя бесконечных
повторений, пока наконец в порыве исступления зрители не взобрались на
рампу…»
«Мой идеал делал для меня невозможным иметь что-либо общее с балетом,
каждое движение которого оскорбляло мое чувство прекрасного и изобразительные
средства которого казались мне механическими и вульгарными», – утверждала
Айседора. Что не помешало ей затем в России восхищаться техникой Матильды
Кшесинской и трудолюбием Анны Павловой… Она не воспринимала, не понимала великую
утонченность балета, но в свою очередь не все понимали и то, что делала на сцене
она. Но Айседора неизменно утверждала: «Меня называли «божественной Айседорой»…
Зрители приходили на моих представлениях в состояние совершенного экстаза».
Вообще «состояние экстаза», судя по всему, было основополагающим и у самой Дункан, и у ее подруг вроде Мэри Дести, и у некоторых возлюбленных. С восторгом рассказывала танцовщица об очередном из них, театральном деятеле Гордоне Крэге: «Он был одним из тех немногих встреченных мною людей, которые с утра до вечера были в экзальтации».
Но связь эта, как и многое в жизни Айседоры, долго не продлилась, хотя и закончилась рождением дочери. Как и все остальные мужчины, встретившиеся на пути Дункан, этот художник мало считался с ее потребностью танцевать. «Почему ты не бросишь театр? – говорил он. – Почему ты желаешь появляться на сцене и размахивать вокруг себя руками? Почему бы тебе не оставаться дома и не точить мне карандаши?»
Точить карандаши Айседора не хотела и не умела… А вскоре Крэг женился на другой женщине, с которой его связывали давние обязательства.
В 1906 году в танцовщицу влюбился сын известного во всем мире миллионера, владельца фирмы швейных машинок Зингера – Парис. Они много путешествовали вместе, он дарил ей дорогие подарки и окружал нежнейшей заботой; у них родился сын Патрик. Но и на совместную жизнь с Парисом терпения Айседоры хватило лишь на семь лет: он тоже просил ее оставить сцену…
…На заработанные деньги Дункан усыновила и воспитывала сорок детей, обучавшихся танцу в ее школе. Что интересно, она не терпела повторения самое себя, и когда однажды услышала о танцующей Мэри Дести: «Чудесно, и как она на вас похожа!», то пришла в ярость. Схватив подругу за плечи, она стала трясти ее и кричать: «Никогда этого больше не делай, никогда, никогда… Это ужасно, даже выражение глаз мое! Больше я никого учить не буду. Получается только моя имитация». И Мэри отбросила мечты о сценической карьере…
…«Как бы то ни было, преобладающей чертой моего характера является верность», – утверждала Дункан. И тут же с наивным простодушием описывала, как очередной сожитель застал ее с собственным аккомпаниатором. Мужчин она меняла с легкостью. Правда, многие из них предавали ее… Все трое рожденных ею детей были от разных отцов, что, кажется, нисколько не смущало Айседору. И все трое погибли…
В январе 1913 года после встречи с Зингером сын и дочь Айседоры вместе с няней ехали на машине из Парижа в Версаль. Мотор внезапно заглох, шофер вышел и заглянул под капот, что-то подергал. И вдруг автомобиль, сбив с ног водителя, рванулся с места и вместе с пассажирами свалился в Сену. Все пассажиры в машине погибли. От этой утраты Айседора так и не оправилась…
…Она встретила своего «златокудрого бога» зимой 1922 года в революционной Москве, где намеревалась открыть школу пластического искусства. В ту пору ей было сорок пять, ему – двадцать семь… Ни Дункан, ни Есенин не оставили нам воспоминаний об этом периоде своей жизни. До нас дошло несколько ничего не значащих записок и писем; даже ни одно из стихотворений Есенина не посвящено впрямую его «Изадоре».
Автобиографическую «исповедь» Дункан закончила на этапном для себя 1921 году, когда она, получив приглашение от наркома просвещения А. В. Луначарского, решила приехать в Россию. Модная гадалка предрекла ей тогда скорое замужество. Впоследствии издатели умоляли Айседору продолжить мемуары, но она все откладывала, все не могла найти в себе силы писать о наболевшем. Когда М. Дести попыталась убедить Дункан засесть за рукопись, та, смеясь, сказала: «Вот ты и напиши, ты про меня все знаешь». А через несколько дней Айседора погибла, и жизнь действительно заставила Мэри взяться за перо.
…Однажды группа артистов пригласила Айседору в гости. Когда она пришла, вечеринка была уже в полном разгаре.
«В этот вечер все находились под воздействием ее славы, – вспоминала уже в
эмиграции одна из салонных поэтесс той поры Лика Стырская. – Всему миру были
известны мелькающие в течение многих лет многочисленные описания ее богатства,
ее триумфов, поездок, детей, ее трагические потери. Шепотом называли имена
любивших ее мужчин, имена ее детей, режиссеров, композиторов, друзей. Чаще всего
повторяли имя Гордона Крэга. Но слава непостоянна… Она умирает, не успев
постареть… И Айседора Дункан это знала. Она была последовательницей
эпикурейцев…
Она сняла со своих шелковых туфель мягкие калоши, форма которых
меня сильно удивила, и кокетливо повесила их у вешалки на торчащий из стены
гвоздь…»
По обычаю Дункан преподнесли штрафной стакан водки, который надо было выпить до дна, а вся компания в это время пела в ее честь заздравную.
«Вдруг дверь с треском распахнулась, и перед Дункан возникло самое прекрасное лицо, какое она когда-либо видела в жизни, обрамленное золотыми блестящими кудрями, с проникающим в душу взглядом голубых глаз, – пишет М. Дести. – Это была судьба. Она открыла объятия, и он упал на колени, прижимая ее к себе с возгласом: «Айседора, моя, моя!» До самой смерти Дункан признавалась Дести, что все еще «помнит, как его голубые глаза смотрели в ее глаза и как у нее появлялось единственное чувство – укачать его, чтобы он отдохнул, ее маленький золотоволосый ребенок».
Есенин вошел в жизнь известной танцовщицы, а вместе с ним и орда приятелей, практически ни на минуту не оставлявших его одного.
Самые безжалостные строки об Айседоре написаны, пожалуй, поэтом Владиславом Ходасевичем:
«Роскошь Дункан, ее попойки, ее романы, ее дом, с утра до вечера и с вечера
до утра набитый комиссарами, имажинистами, кокаинистами, пьяными актерами и
пьяными чекистами, – все это мозолило глаза обнищалой и озлобленной Москве. Ее
звали «Дунька советская».
Понимала ли она, что делает? Я уверен, что нет.
Россия, революция, народ, голод – все это были вещи, которых не знала и которыми
просто не интересовалась эта прелестная птица. Что ее здесь «признали»,
«оценили», что «само правительство» прислушивается к ее «мнениям»… – вот это она
знала. Что живет в краденом, одевается в краденое и питается краденым – не
осознавала. Тогда она была еще богата. Могла платить. Но зачем (да и удобно ли?)
платить за то, что этот симпатичный русский народ кладет к ее ногам как дань
восторга и поклонения».
Тем не менее жизнь в России была дорога, и очень скоро сбережения Дункан подошли к концу – она засобиралась на гастроли в Америку. Есенин умолял не покидать его, говорил, что ее любовь – его единственное спасение. Но советское правительство запретило поэту покидать «социалистическое Отечество», мотивируя это тем, что из-за его прошлого ни одна страна не откроет ему визу. Единственным способом вывезти Сергея из России было поступиться своими принципами (Айседора всю жизнь категорически отвергала брак) и стать его женой. И 2 мая 1922 года они расписались в загсе. Праздновали широко – был дан роскошный обед, шампанское лилось рекой… И Айседора стала настаивать, чтобы ее называли теперь Есениной, а не Дункан.
Она хотела стать для Есенина своеобразным Вергилием и с трепетом показывала ему мир. Много времени и сил, кстати, положила Айседора на организацию перевода и публикацию его стихов. Тем не менее поэт тосковал (и весьма своеобразно) по родине, и Айседора не раз заставала его стоящим на подоконнике и грозящим выброситься. Пришлось нанять за большие деньги в секретари его старых приятелей…
Америка встретила его совсем не так, как он ожидал. О его поэтическом даре здесь не имели ни малейшего представления. В светских хрониках даже не упоминалось его имя, там и сям мелькало лишь: «Айседора Дункан со своим новым мужем…» Есенин обвинил в холодном приеме жену и постоянно оскорблял родину Дункан в ее присутствии.
Похожие истории происходили и в Париже – пьяный Есенин становился неуправляемым: колотил посуду, ломал в припадке бешенства мебель, швырял в свою подругу тяжелые сапоги. Айседоре приходилось прятаться и запираться от него. Впрочем, и сама она в долгу не оставалась, применяя чисто русские ругательства и круша обстановку наравне со своим мужем-хулиганом. А наутро им предъявляли огромные счета и просили выехать из отеля. Тем не менее она все прощала…
В Берлине они побывали в гостях у Алексея Толстого. Как обычно, в конце вечера уже не совсем трезвая Айседора показывала свое искусство. Вот какой запомнилась она хозяйке дома Н. В. Крандиевской-Толстой:
«Ударяя руками в воображаемый бубен, она кружилась по комнате, отяжелевшая, хмельная Менада! Зрители жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно был в чем-то виноват. Мне было тяжело. Я вспомнила ее вдохновенную пляску в Петербурге пятнадцать лет назад. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине?».
Поразив всю Европу своим эксцентричным поведением, «чета Есениных» собралась домой, в Страну Советов, где Айседора собиралась жить до конца дней своих и учить детей танцу. «Он великий гений, великий поэт, а в России знают, как обращаться со своими художниками», – наивно говорила она Мэри.
В Москве все возобновилось с новой силой. Сохранились свидетельства современников, отмечавших, что публике, встречавшей знаменитую пару на вокзале, Айседора объявила: дескать, ничего общего с Есениным у нее больше нет. Есенин раздаривал направо и налево свои костюмы, сшитые у лучших парижских кутюрье, а также наряды Дункан. Вскоре он исчез на несколько недель. По городу поползли слухи о том, что его встречают в ресторанах с женщиной. Приходил он только за деньгами. Но ему достаточно было броситься к ногам Айседоры, и она прижимала его златокудрую голову к груди и… в сотый раз прощала. Однажды, по словам М. Дести, он швырнул в огонь альбом с фотографиями ее погибших детей, и, схватив ее за руки, чтобы она не могла спасти свою реликвию, принялся выкрикивать гадости. Дункан потеряла сознание. Больше она его ни разу не видела…
Школа танцев бедствовала, а государство не спешило с помощью. В 1924 году великая «босоножка» навсегда покинула СССР. После ее отъезда школой, которая просуществовала до 1949 года, руководила приемная дочь танцовщицы Ирма. Айседора же снова оказалась в Европе. Но увы – это была уже не та юная танцовщица, сводившая с ума зрителей.
…Известие о смерти Есенина Айседора получила 28 декабря 1925 года. Оно привело Дункан в состояние шока. Она писала Мэри: «Бедный Сереженька, я столько плакала о нем, что в глазах больше нет слез». Пыталась даже покончить с собой, но ее спасли.
В Европе Дункан столь же бедствовала, как и в России. Школу содержать было некому, и друзьям танцовщицы пришлось приложить немало усилий, прежде чем деньги на спасение этого учебного заведения были найдены. Тем не менее, когда сразу после смерти Есенина его книги разошлись тиражом в тысячи экземпляров, была выручена крупная сумма денег и советский суд присудил ей эти средства, от привезенных 300 тысяч франков Дункан отказалась. «Отдайте их его матери и сестрам. Они им нужнее, чем мне…»
Последним возлюбленным великой «босоножки» стал молодой русский пианист Виктор Серов. Кроме общей любви к музыке их сблизило то, что он был одним из немногих симпатичных ей людей, с которыми она могла говорить о своей жизни в России. Ей было далеко за сорок, ему – двадцать пять…
Через полтора года после смерти Есенина, в Ницце, в сентябре 1927 года Дункан села в маленький гоночный автомобиль, закинув за плечо конец пурпурного шарфа. Шарф сперва трепеща летел за нею. Потом, скользнув за борт машины, попал в колесо автомобиля, намотался на него и сдавил горло несчастной. Смерть наступила мгновенно.
Этот шарф, послуживший невольной причиной гибели Айседоры, был подарен ей Мэри…
Балерины, танцовщицы - Опубликовано 06.05.2008
Copyright © 2008 Знаменитые женщины
http://www.greatwomen.com.ua/2008/05/06/ajsedora-dunkan/
..texts
http://idvm.narod.ru
http://troul.narod.ru/center.htm
..index